Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.
А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.
Вот по ту сторону Альп — у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
Всяких выскочек этих поповских, — теперь они бары:
«Сударь», «сударыня». Что же, деньги — великая сила!
Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало
Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.
Вот кто весь мир совращает! Хорош пример для общины:
Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.
Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!
Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?
Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?
Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!
Так уж на свете ведется — как тут исправиться миру?
Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,
Пусть успокоится: он ничего изменить тут не может.
Я, понимаете ль, думаю: если б такой незаконный
Вел себя поскромней и лишним крикливым тщеславьем
Не раздражал никого, то не так бы в глаза он бросался.
Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье
Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.
Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.
Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам
Все уважают, однако примеры берут с недостойных.
Пастырь иной призывает к добру, а миряне смеются:
«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»
Он и о церкви не очень печется, других наставляя:
«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьей
Милости и отпущенья …» На этом он проповедь кончит,
Сам или мелочь подаст, или совсем ничего, и пускай там
Храм этот самый развалится. Так он себе продолжает
Жить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушать
Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник
Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?
Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасно —
Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу
Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить
Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.
Я капюшонников[41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,
Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым:
Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.
Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —
Двое-трое новых. А тот, кто в обители лучший
Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:
Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором[42].
Все остальные— в тени. А равенство даже и в блюдах
Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах
Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие —
По привилегии — праздны и все, что получше, съедают.
Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,
Пробсты, бегинки[43], монашки… о них говори — не доскажешь!
В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».
Право же, и семерых таких чудаков не найдется,
Чтобы согласно уставу их ордена в святости жили.
Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»
«Дядюшка, странно, — заметил Барсук, — покаяние ваше
Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.
Думаю, хватит вам собственных! И почему это, дядя,
Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!
Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично
И отвечать полагается, как — соответственно званью —
Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:
Юноша ль, старец, в миру иль за толстой стеной монастырской.
Вы же о разных материях распространялись настолько,
Что и меня в заблужденье чуть-чуть не ввели. В совершенстве
Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.
Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой
К вам приходил исповедоваться, вашу проповедь слушать,
Мудрости вашей набраться, ибо, что правда — то правда, —
Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях…»
Так ко двору королевскому оба они приближались.
«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.
|
Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время
В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.
«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,
Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.
Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время
Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры
Тут на меня обвиненья возводят, особенно — ворон
С кроликом этим ничтожным: тот без жены, мол, остался,
Этот — без уха. А я тут при чем? Но если б я лично
Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!
Хуже всего на беду, что с меня отлучение папы
Так и не снято покуда. Один настоятель соборный
Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.
Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:
В Элькмаре жил он в обители как схимонах[44], но оттуда
Вскоре сбежал — не вынес чрезмерной строгости схимы:
Долго поститься и столько читать он, мол, просто не в силах, —
В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.
В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет
Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.
В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье
Боязно их покидать. Ведь Изегрим, где б их ни встретил,
Всячески будет им пакостить. И вообще— разве мало
Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?
Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:
Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».
«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправлюсь
Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.
Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!
Я, как писец у епископа, смыслю в делах: настоятель
В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.
Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.
Я уж добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично
Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:
Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!
Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать
Или не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон[45], —
Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.
Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также
Носкудаветер, Неуповайтес — я в дружбе со всеми.
Деньги послал я вперед — это вес придает вам заране:
Все они там говорить о судебных формальностях любят,
А на уме только деньги. И как бы там ни было дело
Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.
Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразу
Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,
Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.
Вы ко двору направляйтесь, к супруге моей, к Рюкенау,
Там обратитесь: благоволят к ней король-государь наш
И королева. Она обладает недюжинной сметкой,
Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.
Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.
Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,
Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,
Очень охотно готовых служить вам во всякое время.
Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,
Что я сделать могу. Если вас притеснят — сообщите.
Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —
Все отлученью подвергнутся. Я запрещу интердиктом
Петь им в церквах и все требы справлять: венчанья, крестины
И погребенья, и всё[46]! Вы, дядюшка, не унывайте!
Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало
Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом
Вертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,
Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,
Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —
И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.
Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценитель
Старых и новых монет. Дворецкий папы с ним дружит,
Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоих
Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет
Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.
Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий[47],
Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.
Так в этом Риме творятся плутни и козни, а папа
Даже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.
Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье
С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя'
Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю!
Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.
Должен понять государь, что в совете его высочайшем
Самые умные — мы: обезьянья порода и лисья!
Это, как бы там ни было, вам несомненно поможет…»
«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке, — если бы снова
Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.
С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближался
Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.
|
