|
Однако непривычный образ жизни - пост, молитвы, работа - становился для нее с каждым днем все тягостнее, а доведенное до крайности воздержание, казалось, совершенно обессилило ее тело, привыкшее к покою и к обильной пище. Под конец красавица едва держалась на ногах и принуждена была, несмотря на жаркое время года, кутаться в теплые одежды, чтобы как-то согреть свое стынущее тело. Более того, она уже не могла передвигаться и последние дни искуса не покидала постели.
Каким только размышлениям не предавалась она в эти дни! Как часто перед ее мысленным взором проходило все с нею приключившееся, и как обидно ей было, что за целые десять дней ее друг ни разу к ней не пришел,- а разве не для него она приносила такие великие жертвы! И все же в эти тяжкие часы подготавливалось ее полное выздоровление, да оно, собственно, уже и состоялось. Ибо когда вскоре за тем явился ее друг и, усевшись возле ее постели на тот самый табурет, на котором он выслушал ее первое признание, стал ласково, даже нежно увещевать ее перетерпеть оставшееся короткое время, она с улыбкой прервала его и сказала:
"Не надо больше меня уговаривать, дорогой друг, я буду исполнять свой обет в течение этих нескольких дней терпеливо, в убеждении, что вы возложили его на меня ради моей же пользы. Я теперь слишком слаба, чтобы выразить всю благодарность, какою я вам обязана. Вы сберегли меня для меня же самой, вы возвратили меня к своей сути, и я живо сознаю, что отныне обязана вам и самым моим существованием.
Поистине, мой муж был рассудителен и мудр и хорошо знал сердце женщины; он был достаточно справедлив, чтобы не корить ее за влечение, которое по его вине могло бы в ней зародиться; он был достаточно великодушен, чтобы поступиться своими правами перед велениями природы, Но и вы, милостивый государь, добры и разумны: вы помогли мне понять, что, кроме плотского влечения, в нас есть еще нечто, могущее создать ему противовес; что мы способны отречься от любого привычного нам блага и даже противоборствовать самым пылким своим желаниям. Вы заставили меня пройти эту школу, прибегнув к обману и радужным надеждам, но ни того ни другого больше не требуется, когда мы наконец-то познали то доброе и могучее "я", что тихо и молчаливо живет в нас, пока не обретет власти в доме или по меньшей мере не даст знать о своем присутствии нежными напоминаниями. Прощайте! Ваша подруга будет впредь с удовольствием с вами видеться; влияйте на своих сограждан, как повлияли на меня: не распутывайте одни только узлы, что так легко завязываются вокруг имущественных состояний, но покажите им также мягкими наставлениями и собственным примером, что в каждом человеке затаенно живет тяга к добродетели; наградой вам будет всеобщее уважение, и вы более, чем первое лицо в государстве и самый прославленный герой, заслужите прозвание отца отечества".
- Вашего прокуратора нельзя не похвалить,- сказало баронесса,- он повел себя умно, тактично, находчиво и наставительно, такими должны быть все, кто хочет удержать нас от ошибок или вернуть на праведный путь. Поистине, этот рассказ прежде многих других заслуживает название морального рассказа. Предложите нам еще несколько подобных историй, нашей компании они, несомненно, доставят удовольствие.
Старик.. Хоть мне и приятно, что эта история снискала ваше одобрение, я все же огорчен, что вы ждете от меня других моральных рассказов, ибо этот у меня и первый и последний.
Луиза. Вряд ли вам делает честь, что в вашей коллекции нашелся всего лишь один рассказ высоконравственного содержания.
Старик. Вы неверно меня поняли. Это не единственная моральная история, какую я мог бы рассказать, но все они так похожи друг на друга, что кажется, будто ты говоришь об одном и том же.
Луиза. Пора уж вам наконец отвыкнуть от ваших парадоксов; они только сбивают с толку. Нельзя ли изъясняться попроще?
Старик. С величайшим удовольствием. Лишь тот рассказ заслуживает название морального, который показывает нам, что человек способен поступать вопреки своему влечению, когда он видит перед собой высокую цель. Этому-то и учит нас мною рассказанная, да и всякая другая моральная история.
Луиза. Значит, чтобы поступать морально, я должна поступать вопреки своему влечению?
Старик. Да.
Луиза. Даже если это доброе влечение?
Старик. Никакое влечение само по себе не может быть добрым, добрым оно бывает, лишь поскольку оно порождает добро.
Луиза. А если человеком владеет влечение к благотворительности?
Старик. Значит, надо себе воспретить и благотворительность, когда заметишь, что этим разоряешь собственный дом.
Луиза. А если постоянно испытываешь непреодолимое влечение к благодарности?
Старик. Природа уж позаботилась о том, чтобы благодарность никогда не стала безотчетным влечением человека, Но допустим, все же стала, так и в этом случае уважения заслужит лишь тот, кто скорее выкажет себя неблагодарным, чем из любви к благодетелю совершит постыдный поступок.
Луиза. Значит, моральных историй все-таки может быть бесчисленное множество.
Старик. В этом смысле - конечно! Но все они скажут нам не больше того, что сказал мой прокуратор; поэтому единственной в своем роде моя история может быть названа только по духу; материя же - тут вы правы! - может быть самой разнообразной.
Луиза. Ежели бы вы сразу выразились точнее, у нас бы и спора не было.
Старик. Но не было бы и разговора. Путаница и недоразумения - источники деятельной жизни и беседы.
Луиза.. И все же я не могу с вами полностью согласиться. Когда храбрый человек, рискуя собственной жизнью, спасает других - разве это не моральный поступок?
|
