| |
Тюрьма, |
|
| освещенная одной лампой. В глубине постель. |
|
|
Эгмонт (один). Старый друг! Всегда верный сон, неужели и ты бежишь от меня, как остальные друзья? Как благожелательно нисходил ты на мою вольную голову и освещал сновидения мои, словно прекрасный миртовый венок любви. Окруженный оружием, на гребне жизненной волны, легко дыша, покоился я, словно полный растущих сил младенец, на руках у тебя. Когда бури гудели в ветвях и листьях, ветви и вершины шевелились скрипя, сердцевина сердца моего оставалась незатронутой. Что же теперь колеблет тебя? Что потрясает твердый, верный разум? Я чувствую - это звук смертоносного топора, который впивается в корни мои. Еще я стою прямо, но внутренняя дрожь пронизывает меня. Да, одолевает оно, предательское насилие, подрывает крепкий высокий ствол, и стала засыхать кора, и крона твоя трещит и расщепляется.
|
|
|
Отчего теперь ты, отгонявший так часто от головы своей буйные тревоги, словно мыльные пузыри, отчего не находишь ты сил отогнать предчувствие, которое клокочет в тебе безустанно? С какой поры смерть встречает тебя устрашенным? Спокойно жил ты среди переменчивых картин смерти, как и среди прочих привычных образов земли! Разве это не он, не ретивый враг, к которому так рвется навстречу крепкая грудь? Нет! Это - тюрьма, прообраз могилы, ненавистный равно герою и трусу. Непереносимо бывало мне в мягких креслах, когда на правительственных заседаниях князья толклись на одном месте, обсуждая дела, которые ничего не стоило порешить, и в мрачных стенах зала потолок и крыша давили меня. Тогда спешил я прочь, как только было возможно - и скорей на коня, дыша всей грудью! И тотчас на волю, где мы - у себя! В поле, где от земли исходит непосредственная благодать природы и чувствуешь вокруг все веющие с неба благословения светил; где мы, словно земнородные исполины, от соприкосновения с матерью нашей с большею силой порываемся ввысь; где мы во всех жилах ощущаем целое человечество и человеческие стремления; где желание прорваться вперед, осилить, захватить, волю дать мышцам своим, овладеть, покорить - все это огнем разливается по душе молодого охотника; где воин стремительно овладевает прирожденным правом на весь мир и в страшном своеволии, словно буря с градом, проносится гибелью по лугам, полям и лесам - и не ведает никаких граней, проведенных рукой человеческой.
|
|
|
Ты - только образ, только сон о былом счастье, которым владел я так долго; куда коварно завела тебя судьба? Или она отказывает тебе в смерти, пред ликом солнца никогда не страшной, мгновенной, - с тем, чтобы в мерзкой плесени подготовить тебе предвкушение могилы. Как противно дышит она на меня с этих камней! Уж коченеет жизнь, и перед ложем, как перед гробом, дрогнула нога.
|
|
|
О тревога! тревога! Ты, что раньше времени начинаешь убивать, - отпусти меня! С каких же это пор Эгмонт одинок, совершенно одинок в этом мире? Бесчувственным делает тебя сомнение, а не счастье. Неужели правый суд короля, которому ты всю жизнь доверял, неужели дружелюбие правительницы, которое было почти (ты должен в этом себе признаться)... почти любовью, - неужели все это сразу, как ночью огненный узор ракет, пропало и снова оставляет тебя одного на темном пути? Разве во главе друзей твоих Оранский не отважится на смелый замысел? Разве не сплотится народ и мощным напором не выручит старого друга?
|
|
|
О, не сдерживайте, стены, замкнувшие меня, внушенного благом напора столь многих душ, стремящихся ко мне! И мужество, что прежде пролилось на них из глаз моих, пускай вернется теперь из их сердец опять в мое. О да, они поднимаются тысячами, они идут, они возле меня становятся! Вот их мольба спешит подняться к небу и вопиет о чуде. И если ради моего спасенья не снидет ангел, - увижу, как они мечи и копья схватят. Ворота - в щепы, расседаются решетки, и стены рушатся под их руками, - и подымается Эгмонт, счастливый, навстречу занявшемуся дню. Сколько знакомых лиц встретит меня, ликуя! Ах, Клерхен, будь ты мужчиной, верно, тебя бы первой здесь увидел я, и поблагодарил бы я за то, что взято от короля так тяжело, - свободу.
|
|
|
