Драматургия » Клавиго » Акт третий

Акт четвертый

ДОМ КЛАВИГО

Карлос. Я весьма одобрительно отношусь к тому, что за расточительство и прочие сумасбродства, доказывающие, что человек несколько свихнулся, над ним учреждают официальную опеку. Поскольку так поступает правительство, которое обычно не слишком-то о нас печется, можем ли мы не позаботиться о близком друге? Плохи твои дела, Клавиго! Но у меня еще есть надежда. И если ты хоть вполовину так податлив, как некогда, я еще успею спасти тебя от сумасбродного шага, который при твоей живой и впечатлительной натуре станет для тебя величайшим несчастьем и раньше времени сведет тебя в могилу. А, вот и он.

Клавиго. Добрый день, Карлос.

Карлос. Как горестно и вымученно ты приветствуешь меня. Уж не от невесты ли ты возвращаешься в таком расположении духа?

Клавиго. Она — ангел! И все они — превосходные люди!

Карлос. Надеюсь, вы не очень спешите со свадьбой и я еще успею заказать себе расшитый камзол?

Клавиго. Не пойму, шутишь ты или говоришь серьезно, но наши гости не будут щеголять в расшитых камзолах.

Карлос. Охотно верю.

Клавиго. Радость и дружеская гармония — вот что станет лучшим украшением этого торжества.

Карлос. Вы собираетесь устроить тихую и скромную свадьбу?

Клавиго. Как и подобает людям, уверенным, что счастье заложено в них самих.

Карлос. В данных обстоятельствах это похвально.

Клавиго. Что ты понимаешь под «данными обстоятельствами»?

Карлос. То, как это дело делается и что из него вытекает.

Клавиго. Послушай, Карлос, мне претит сдержанно-таинственный тон между друзьями. Я знаю, ты против этого брака, посему выскажи прямо, что у тебя на душе, какие у тебя возражения и что значит твое «как это дело делается и что из него вытекает»?

Карлос. В жизни мы нередко сталкиваемся с неожиданным и странным, да и что хорошего, если бы все катилось по наезженной дороге? Нечему было бы удивляться, не о чем судачить, да и позлословить в обществе не пришлось бы.

Клавиго. Шуму, конечно, будет немало.

Карлос. Бракосочетание Клавиго! Еще бы! Сколько девушек в Мадриде тебя подстерегают, надеются тебя изловить, а ты преподнесешь им такой сюрприз.

Клавиго. Да, это уже неизбежно.

Карлос. Но странновато. Я мало знал мужчин, которые нравились бы женщинам больше, чем ты. Девушки разных сословий с утра до вечера только и думают, как бы тебя окрутить. Одна делает ставку на свою красоту, другая — на богатство, на знатность, на живость своего ума, а не то и на родственные связи. Каких только я не наслушался комплиментов в твой адрес! Ведь, по правде сказать, ни мой курносый нос, ни курчавые волосы, ни тем более мое общеизвестное презрение к женщинам не могли бы снискать мне подобных комплиментов.

Клавиго. Ты смеешься надо мной.

Карлос. Я бы молчал, если бы у меня в руках не перебывали всевозможные поручения и предложения, написанные и нацарапанные их собственными нежными лапками и такие безграмотные, какими только и могут быть любовные записки девушек. А сколько хорошеньких дуэний доставалось на мою долю при этих оказиях!

Клавиго. И ты ни слова мне не говорил!

Карлос. Не хотел занимать тебя такими пустяками и не мог тебе посоветовать серьезно заняться хоть одной из этих девиц. О Клавиго, твоя судьба волновала меня не меньше, чем моя собственная! Ты мой единственный друг, все люди мне противны, но похоже, что скоро и ты мне опротивеешь.

Клавиго. Успокойся, пожалуйста.

Карлос. Если у человека сгорел дом, который он строил добрый десяток лет, стоит ли посылать к нему духовника с проповедью христианского смирения? Собственно говоря, интересоваться надо только самим собой, люди не стоят того, чтобы…

Клавиго. Тебя опять одолевают мрачные мысли!

Карлос. И кто же в этом виноват, как не ты? Сколько раз я говорил себе: на что ему сейчас даже самый выгодный брак? Для обыкновенного человека он уже достиг всего, что можно, но с его умом, с его талантами было бы безответственно, даже преступно остановиться на достигнутом. И я начал строить планы. Мало на свете людей, думалось мне, столь предприимчивых и гибких, столь умных и трудолюбивых. Ему любое дело по плечу. Как архивариус он быстро приобретет важнейшие знания, сумеет сделаться необходимым при дворе, а в случае каких-либо перемен — и министром.

Клавиго. Признаюсь, и меня нередко посещали такие мечты.

Карлос. Мечты! Ежели я подхожу к башне с твердым намерением на нее взобраться, то и уйду не раньше, чем осуществлю это намерение, вот так же и ты сумеешь преодолеть любые трудности. А в дальнейшем все уже не страшно. У тебя нет наследственного состояния, но так оно, пожалуй, и лучше. Ты больше будешь стараться его приобрести и заботливее его хранить. Тот, кто взимает пошлину, а сам сидит без гроша — простофиля. К тому же я не понимаю, почему страна платит дань королю, а не министрам. Король дает ей свое имя, а те — все свои силы. Обдумав это, я мысленно стал подыскивать для тебя хорошую партию. Многие знатные семьи закроют глаза на твое происхождение, а богачи рады будут тряхнуть мошной для поддержки твоего высокого сана и, таким образом, разделить блеск и великолепие, я бы сказал, второго короля… а теперь…

Клавиго. Ты неправильно судишь и не в меру принижаешь мое нынешнее положение. Почему ты думаешь, что я не могу и сейчас продвигаться вперед, не могу шагнуть еще выше?

Карлос. Друг мой, попробуй вырви сердцевину из растения — оно будет давать все новые и новые боковые побеги, возможно, разрастется в пышный куст, но гордый, царственный рост ствола приостановится. Кстати, не воображай, что при дворе безразлично отнесутся к такому браку. Вспомни, какие люди тебе советовали не встречаться более с Мари^[14], порвать с нею. Вспомни, кто подал тебе весьма неглупую мысль ее покинуть? Хочешь, я всех их пересчитаю по пальцам?

Клавиго. Меня уже мучила мысль, что мало кто одобрительно отнесется к моей женитьбе.

Карлос. Никто! А разве могли твои знатные друзья не возмутиться, что ты, не поговорив, не посоветовавшись с ними, поступил как глупый мальчишка, отдавший на рынке все свои деньги за кулек червивых орехов?

Клавиго. Это некрасиво, Карлос, и преувеличено.

Карлос. Ничуть. Я вполне понимаю, что объятый страстью человек может натворить глупостей. К примеру, жениться на служанке, потому что она красива, как ангел! Ладно, люди будут его порицать, но будут и завидовать.

Клавиго. У тебя вечно — люди, люди.

Карлос. Ты знаешь, я не робкого десятка и не ищу всеобщего одобрения, но вечная истина остается в силе: кто ничего не делает для других — ничего не делает и для себя, и, если люди тобой не восхищаются или не завидуют тебе, то и счастья у тебя не будет.

Клавиго. Свет судит поверхностно. О, право же, нельзя не позавидовать тому, кто владеет сердцем Мари.

Карлос. Какова поверхность, таков и предмет. Но я, разумеется, полагал, что должны в ней быть какие-то скрытые качества, которые заставили бы нас всех позавидовать твоему счастью. Однако по тому, что мы видим своими глазами, по тому, что постигает наш разум…

Клавиго. Ты меня убиваешь, Карлос.

Карлос. Как это могло произойти? — будут спрашивать друг у друга мадридцы. Как это могло произойти? — станут удивляться при дворе. Скажите, ради бога, как это могло произойти? Она бедна, без всякого положения в обществе. Если бы не ее интрижка с Клавиго, никто бы о ней и слыхом не слыхал. Возможно, она мила, приятна в обхождении, неглупа, но разве из-за этого женятся? Такие свойства перестают замечать в первые же месяцы брака. Ах, что вы, говорит кто-то, я слышал, что она необыкновенно хороша собой, очаровательна… В таком случае все понятно, ответят ему…

Клавиго (в смятении, глубокий вздох вырывается у него). О, боже мой!

Карлос. Хороша собой? Ну, в таком случае — дело другое! — скажет какая-нибудь дама. Я шесть лет ее не видела, заметит другая, за это время она могла измениться. Надо будет внимательно к ней присмотреться. Клавиго, вероятно, вскоре представит ее ко двору, произнесет третья. Начинаются расспросы, переглядыванье, все нетерпеливо ждут, вспоминая горделивого Клавиго, которого постоянно видели в свете подле красавицы испанки; он с торжествующим видом вел под руку свою пышногрудую даму, чьи румяные щеки и огненные глаза, казалось, надменно спрашивали всех и каждого: «Разве я не достойна своего спутника?» — а шелковый шлейф, далеко волочась за ней, развевался, как парус на ветру, придавая ей вид еще более величавый и царственный. И вдруг этот господин появляется — у окружающих слова замирают на языке — с маленькой француженкой. У нее семенящая походка, ввалившиеся глаза, чахотка вконец ее иссушила, хотя она и пытается скрыть свою мертвенную бледность под слоем белил и румян. О брат мой, я с ума сойду и брошусь бежать без оглядки, когда меня начнут хватать за рукав, расспрашивать, выпытывать в полнейшем недоумении.

Клавиго (дотрагиваясь до его руки). Друг мой, брат мой, я попал в ужасающее положение. Не буду скрывать от тебя и притворяться — я испугался, снова увидев Мари! Как она изменилась, как исхудала, какой у нее изможденный вид. И виной тому я, моя измена!

Карлос. Пустое! Еще в разгаре вашего романа у нее была чахотка. Я тебе тысячу раз это твердил, но влюбленные слепы и глухи. Это позор, Клавиго! Все, все забыть для больной женщины, которая испортит твое потомство, так что и дети твои и внуки будут угасать, как светильники, в которых недостало масла. А ты ведь мог стать родоначальником семейства, в будущем, возможно… Нет, лучше я буду молчать, у меня голова идет кругом.

Клавиго. Что мне сказать тебе, Карлос! Когда я увидел ее после долгой разлуки, в первый миг волнение охватило меня и наполнило мое сердце счастьем… Но — увы, — едва этот миг прошел — осталось лишь состраданье, глубокая искренняя жалость, но любви… знаешь, мне почудилось, что в горячем вихре житейских радостей хладная рука смерти коснулась меня. Я тщился быть веселым, казаться счастливым этим людям, вновь окружавшим меня, — но все было уже позади, я словно окоченел, и страх закрался мне в душу. Не будь они так взбудоражены, они, конечно бы, это заметили.

Карлос. Проклятие! Ад и смерть! И ты все-таки хочешь на ней жениться?

Ты погиб! Погиб навеки. Прощай, брат, и дай мне все забыть, я буду влачить одинокую жизнь, скорбя о твоем ослепленье. Подумать только! Так уронить себя в глазах света, даже не испытывая при этом страсти, вожделения! Накликать на себя болезнь, которая подточит твои душевные силы и к тому же заставит окружающих с отвращением смотреть на тебя.

Клавиго. Карлос! Карлос!

Карлос. Лучше бы тебе никогда не подниматься, чтобы потом не пасть так низко. Какими глазами будут смотреть на тебя люди! Ее братец, скажут они, малый не промах, умудрился скрутить Клавиго в бараний рог, а тот и пикнуть не посмел. Ха-ха, будут похваляться наши придворные шаркуны, сразу видно, что он из простых. Жаль, скажет кто-нибудь еще, поглубже надвигая свою шляпу и самодовольно похлопывая себя по животу, что этот французишка не на меня нарвался! А все они не достойны и конюхами у тебя служить!

Клавиго (в страхе, обливаясь слезами, бросается в объятия Карлоса). Спаси меня! Друг! Любимый друг мой, спаси меня! Спаси от двойного клятвопреступления, от безграничного позора, от меня самого — я гибну!

Карлос. Бедняга ты! Несчастный человек! А я-то надеялся, что с юношескими неистовствами, с рыданиями, с тоской и унынием давно покончено, надеялся, что ты, уже зрелый муж, не будешь так бурно предаваться горести, которую некогда изливал на моей груди. Опомнись, Клавиго, приди в себя!

Клавиго. Дай мне выплакаться! (Опускается в кресло.)

Карлос. Беда, что ты вступил на путь, дойти до конца которого у тебя не хватает сил! С таким сердцем, с такими убеждениями быть бы тебе мирным, счастливым обывателем, но ты одержим манией величия! А что, собственно, такое — величие, Клавиго? По своему положению, по почету, который тебе оказывают, возвыситься над другими? Оставь! Если в твоем сердце величия не больше, чем в других сердцах, если тебе недостает сил подняться над теми обстоятельствами, которые пугают самого заурядного человека, значит, ты, со всеми своими орденскими лентами и звездами, даже с короной на голове — и сам так же зауряден. Возьми себя в руки, успокойся.

Выше голову, друг мой! Решайся. Отбросим все! Я говорю тебе: на чашах весов две возможности. Либо ты женишься на Мари и обретешь свое счастье в тихой семейной жизни, в мирных радостях, либо ты пойдешь дальше по почетной стезе к уже близкой цели. Итак, повторяю: отбросим все: стрелка весов стоит посередине. Ты один можешь решить — какая из двух чаш перевесит! Решайся же! На свете нет ничего более жалкого, чем нерешительный человек, — он мечется между двумя чувствами, жаждет связать их воедино и не может взять в толк, что лишь сомнения и тревоги, его терзающие, связывают их. Иди к Мари, протяни ей руку, поступи как порядочный человек, который приносит в жертву слову, некогда данному им, все счастье своей жизни, который считает священным долгом исправить то, что он натворил, и никогда не расширяет круг своих действий и страстей, ибо главное для него — исправление ошибок. Итак, наслаждайся счастьем спокойного самоограничения и доброй совести, словом, блаженством, что даруется людям, умеющим созидать свое счастье и счастье близких, — решайся же, и я назову тебя настоящим человеком…

Клавиго. О Карлос, если бы я имел хоть искорку твоей силы и твоего мужества.

Карлос. Она тлеет в тебе, и я раздую ее в пламя. Взгляни — на другой чаше весов счастье и величие, которые тебя ожидают. Я не собираюсь расписывать твое будущее пестрыми поэтическими красками, вспомни, сколь живо ты его себе представлял, покуда этот французский вертопрах не сбил тебя с толку. Но все равно, Клавиго, будь настоящим человеком, иди своей дорогой, не оглядываясь по сторонам. Я уповаю, что ты опамятуешься и уразумеешь наконец, что незаурядные люди незаурядны еще и потому, что долг их отличен от долга человека заурядного. Тот, кто обязан обозревать великое целое, управлять им и его сохранять, также обязан пренебречь мелкими житейскими обстоятельствами, во имя блага великого целого. Так вседержитель поступает в природе, король в своем государстве, — почему же и нам не уподобится им?

Клавиго. Я маленький человек, Карлос.

Карлос. Маленьким человеком может себя назвать лишь тот, кого обстоятельства заводят в тупик и берут верх над ним. Еще мгновенье, и ты опять станешь самим собою. Отринь остатки этой жалкой страсти, она теперь тебе так же не к лицу, как смиренный вид и серая курточка, в которой ты явился в столицу Испании. За то, что сделала для тебя эта девочка, ты уже давно с лихвою заплатил ей. А хороший прием, который она тебе оказала, — о, любая другая, ради удовольствия общаться с тобою, сделала бы то же самое или даже больше без всяких на тебя притязаний. Скажи, разве придет тебе на ум отдать школьному учителю половину твоего состояния за то, что тридцать лет тому назад он обучил тебя азбуке? Ну, Клавиго…

Клавиго. Все это так, в общем, ты, наверно, прав — будь по-твоему. Но как выпутаться из сетей, в которые я угодил? Помоги мне, дай добрый совет, а потом уж говори.

Карлос. Хорошо! Значит, ты этого хочешь?

Клавиго. Сделай так, чтобы это было возможно, тогда я захочу. Я ничего не в состоянии придумать, придумай ты за меня.

Карлос. Идет. Сначала ты встретишься с этим господином не у него и не у себя дома. Затем со шпагой в руке потребуешь обратно свое признание, подписанное тобой необдуманно и по принуждению.

Клавиго. Оно у меня. Он его разорвал, а клочки вручил мне.

Карлос. Превосходно! Просто превосходно! Первый шаг, следовательно, уже сделан, а ты заставляешь меня понапрасну тратить слова. Но короче! Ты спокойно пишешь ему, что жениться на его сестре тебе нежелательно; причину ты ему откроешь, если он сегодня ночью, в сопровождении одного из своих друзей и при оружии — выбор такового целиком предоставляется ему — прибудет в указанное тобою место. И подпись. Садись, Клавиго, пиши. Я буду твоим секундантом, и если он не дьявол во плоти…

Постой! Еще одно словечко! По зрелом размышлении такой вариант кажется мне наивным. Кто мы, чтобы связываться с оголтелым авантюристом? Его поведение и сословная принадлежность не дают нам оснований считать его ровней. Итак, слушай! Я хочу возбудить против него уголовное преследование за то, что он, тайно пробравшись в Мадрид, явился к тебе под чужим именем вместе со своим клевретом, втерся в доверие дружелюбной беседой, засим внезапно на тебя набросился, вынудил у тебя письменное признание, каковое и унес с собой, чтобы его распространить. Поверь, на этом он сломит себе шею и узнает, что значит среди бела дня напасть на испанца.

Клавиго. Ты прав.

Карлос. Может быть, нам, покуда не начнется процесс, обезопасить себя от выходок этого господина и, без долгих разговоров, упрятать его за решетку?

Клавиго. Я понял и знаю, что ты сумеешь выполнить задуманное.

Карлос. Разумеется! Вот уже двадцать пять лет я принимаю живейшее участие в подобных историях и своими глазами видел, как у одного из первых наших сановников от страха проступил на лице холодный пот, так неужто же мне не разыграть такую комедию! Ты только предоставь мне полную свободу действий, а сам ничего не пиши и не предпринимай. Тот, кто позволяет посадить за решетку брата, и без слов доказывает сестре, что он ее не любит!

Клавиго. Нет, Карлос, будь что будет, но на это я пойти не могу. Бомарше достойный человек, и я не допущу, чтобы ее брата, за правое дело, опозорили и сгноили в тюрьме. Придумай что-нибудь другое, совсем другое!

Карлос. Ну, это же просто ребячество! Мы его не съедим, он будет получать хорошее содержание, к тому же долго это не продлится. Будь спокоен, когда он сообразит, что с ним не шутят, весь наигранный пыл с него слетит, он совсем ошалеет, вернется во Францию и будет учтиво благодарить за то, что его сестре назначена годовая рента, о чем он, надо думать, только и хлопочет.

Клавиго. Будь по-твоему, но вы должны хорошо с ним обращаться.

Карлос. Не беспокойся. — Да, еще одна необходимая мера предосторожности! Кто знает, не распространится ли молва о нашем замысле, а если он обо всем пронюхает и тебя обгонит, тогда — пиши пропало! Посему уезжай из дому, так, чтобы слуги не знали куда. Вели уложить только необходимейшие вещи. Я пришлю за ними одного малого, который, кстати сказать, отвезет тебя в такое местечко, где и святой Германдаде^[15] тебя не сыскать. У меня всегда наготове несколько надежных убежищ. Прощай!

Клавиго. Всего доброго!

Карлос. Не вешай носа! Когда дело будет сделано, мы с тобою, братец, хорошенько повеселимся. (Уходит.)

ДОМ ЖИЛЬБЕРА^[16]

Мари. Ты говоришь, Буэнко ушел в ярости?

Софи. Это вполне естественно, он любит тебя, и видеть человека, вдвойне ему ненавистного, было для него нестерпимо.

Мари. Он самый лучший, самый добропорядочный из всех, кого я знаю. (Показывает Софи рукоделие.) По-моему, надо сделать так. Вот тут я втяну, а вот тут выпущу конец наружу. Так будет неплохо.

Софи. Очень хорошо. А я хочу украсить свой чепчик палевой лентой. Палевый цвет мне больше всего к лицу. Тебе смешно?

Мари. Я над собой смеюсь. Мы, девушки, странный народ: стоит нам хоть немного воспрянуть духом, и мы уже думаем о нарядах и лентах.

Софи. Тебе этого в упрек не поставишь, с тех пор как Клавиго исчез, тебе ничто не доставляло радости.

Что с тобою?

Мари (удрученно). Мне показалось, кто-то пришел. Бедное мое сердце! Оно еще погубит меня. Слышишь, как бьется, и это из-за пустячного испуга!

Софи. Успокойся, ты так побледнела, прошу тебя, милая моя!

Мари (указывая на грудь). Вот здесь так теснит! Так колет! Я на краю гибели!

Софи. Пощади себя!

Мари. Я глупая, несчастная девушка! Горе и радость в равной мере подорвали мою бедную жизнь. Знаешь, я не полно радуюсь его возвращению. Недолго суждено мне наслаждаться счастьем, которое сулят его объятия, а может быть, и вовсе не суждено.

Софи. Сестра моя, милая, единственная! Ты сама себя терзаешь этими мрачными мыслями.

Мари. К чему себя обманывать?

Софи. Ты молода, счастлива и можешь надеяться на все, что угодно.

Мари. Надежда! Этот единственный сладостный бальзам в жизни часто завораживает мою душу. Смелые юные мечты и видения проходят перед моим взором, повсюду сопровождая образ возлюбленного, который опять принадлежит мне. О Софи, как он прекрасен! За то время, что я не видела его, — не знаю, как это выразить, — он… проявились все лучшие его свойства, прежде не видные миру из-за его скромности. Он стал зрелым мужчиной; осознав это, отбросил гордость и тщеславие, и ныне все сердца влекутся к нему. И он будет моим? Нет, сестра, я никогда не стоила его, а теперь — и подавно!

Софи. Выходи за него и будь счастлива! Мне кажется, брат пришел.

Бомарше. Где Жильбер?

Софи. Еще не вернулся, но думаю, долго ждать себя не заставит.

Мари. Что с тобою, братец? (Вскакивает и бросается ему на шею.) Милый братец, что с тобою?

Бомарше. Ничего. Оставь меня, моя Мари.

Мари. Коли я твоя Мари, так поведай мне, что у тебя на сердце?

Софи. Оставь его, у мужчин часто бывает такое лицо даже без всякой причины.

Мари. Нет, нет. Я совсем мало знаю твое лицо, но уже читаю на нем все твои чувства, каждое движение твоей искренней, непорочной души. Тебя что-то гнетет! Скажи мне, что?

Бомарше. Ничего, мои дорогие. Я надеюсь, что, в сущности, ничего не случилось. Клавиго…

Мари. Что?

Бомарше. Я был у Клавиго. Его нет дома.

Софи. И это тебя смутило?

Бомарше. Его привратник говорит, что он уехал, но куда — не известно, и никто не знает, надолго ли. Если он сам велел говорить, что его нет дома!.. А если он и вправду уехал? Куда? Зачем?

Мари. Надо подождать.

Бомарше. К чему притворство? Ты побледнела, тебя бьет дрожь, все это доказывает, что ты ждать не можешь. Милая моя сестрица! (Сжимает ее в объятиях.) У твоего тревожно бьющегося, трепещущего сердца я клянусь тебе! Боже праведный, услышь меня! И все твои святые пусть услышат меня! Сестра, ты будешь отомщена, если он… при этой мысли у меня мутится разум… если он опять… если он, второй раз совершив клятвопреступление, посмеется над нашей бедой… Нет, нет, этого не может быть. Но ты будешь отомщена!

Софи. Все это слишком рано, слишком поспешно! Прошу тебя, брат, пощади ее!

Что с тобою? Тебе дурно?

Мари. Нет, нет, ничего. Ты напрасно волнуешься.

Софи (подает ей стакан). Отпей воды!

Мари. Полно! Зачем? Ну, хорошо, я выпью.

Бомарше. Где Жильбер? Где Буэнко? Пошли кого-нибудь за ними, умоляю тебя!

Как ты себя чувствуешь, Мари?

Мари. Хорошо, очень хорошо. Ты, значит, думаешь…

Бомарше. О чем, дорогая?

Мари. Ах!

Бомарше. Ты задыхаешься?

Мари. Сердце так сильно бьется, что мне нечем дышать.

Бомарше. Разве нет какого-нибудь средства? Может быть, тебе нужно успокоительное?

Мари. Я знаю одно средство^[17] и уже давно молю господа о нем.

Бомарше. Ты получишь это средство, и, надеюсь, из моих рук.

Мари. Благодарю тебя.

Софи. Курьер только что доставил это письмо из Аранхуэса.

Бомарше. Я узнаю печать и руку нашего посланника.

Софи. Я просила курьера спешиться, отдохнуть немного и перекусить, но он отказался, он должен развезти еще много депеш.

Мари. Дорогая, не послать ли служанку за доктором?

Софи. Тебе дурно? О, господи, что с тобой?

Мари. Ты так меня запугаешь, что я в конце концов даже не посмею попросить стакана воды… Софи! Брат! Что в этом письме? Смотри, как он дрожит! Силы оставляют его!

Софи. Брат! Брат!

Брат! (Поднимает письмо и читает.)

Мари. Дай мне взглянуть! Я должна… (Порывается встать.) О, горе! Я чувствую, это конец. Сестра, хотя бы из милосердия, ускорь этот последний, смертельный удар! Он предал нас!..

Бомарше (вскакивая). Он предал нас! (Бьет себя в грудь.) Вот! Вот! Все омертвело, все глухо в душе моей, точно удар грома поразил меня. Мари! Мари! Он предал тебя! А я стою здесь! Куда? Что?.. Я ничего не вижу, ничего! Ни выхода, ни спасения! (Падает в кресло.)

Софи. Жильбер! Помоги, посоветуй, что делать! Мы погибли!

Жильбер. Софи!

Софи. Читай! Читай! Посланник сообщает брату, что Клавиго возбудил против него уголовное дело, обвиняя его в том, что якобы он под вымышленным именем проник в дом Клавиго, когда тот был еще в постели, и, угрожая пистолетом, вынудил подписать порочащее его признание, и, ежели брат не поторопится покинуть пределы королевства, они упрячут его в тюрьму, откуда даже посланнику вряд ли удастся освободить его.

Бомарше (вскакивая). Да, пускай, пускай, пускай меня упрячут в тюрьму! Но сперва им придется оттащить меня от его трупа, от того места, где я искупаюсь в его крови! Ах, страшная, отвратительная жажда крови терзает меня! Благодарю тебя, господи, что ты среди невыносимых, жгучих страданий ниспосылаешь людям хотя бы такое утешение, такую усладу! Жажда мести огнем пылает в моей груди, это прекрасное чувство не даст мне зачахнуть под тяжким гнетом тупой нерешительности! Оно поднимет меня надо мною! Я алчу его крови! Возмездие! О, как радостно мне! Как я хочу его настигнуть, схватить, уничтожить!

Софи. Ты страшен сейчас!

Бомарше. Тем лучше. Нет! К дьяволу шпагу! Не надо оружия! Вот этими руками я задушу его, и пусть единственным моим блаженством будет сознание, что я уничтожил его!

Мари. Боже, мое сердце, мое сердце!

Бомарше. Мне не удалось спасти тебя, но ты будешь отомщена! Я пойду по его следу, зубами вопьюсь в его тело, узнаю вкус его крови! Я превратился в бешеного зверя! Жажда встречи с ним огнем разливается по моим жилам, заставляет трепетать каждый нерв! Я возненавидел бы того, кто с помощью отравы или шпаги наемного убийцы убрал бы его с моей дороги! Жильбер, помоги мне сыскать его! А где Буэнко? Помогите же мне найти его!

Жильбер. Ты обезумел! Спасайся! Спасайся!

Мари. Беги, брат!

Софи. Уведи его, он погубит ее.

Буэнко. Сударь, скорее бегите отсюда! Я это предвидел. Я наблюдал за всем происходящим. Поторопитесь, вас ищут, если вы сей же час не покинете город, вы погибли!

Бомарше. Никогда! Где Клавиго?

Буэнко. Не знаю.

Бомарше. Знаешь! Я на коленях умоляю, скажи, где он?

Софи. Бога ради, Буэнко!

Мари. Ах! Мне нечем дышать, дышать! (Падает навзничь.) Клавиго!..

Буэнко. На помощь! Она умирает!

Софи. Господи, не оставь нас милосердием твоим! Беги, брат, беги!

Бомарше (падает на колени перед Мари, которая, несмотря на все старания близких, не приходит в сознание). Как мне покинуть тебя, тебя!

Софи. Оставайся! И ты погубишь нас всех, как уже погубил Мари. Ты умерла, сестра моя, из-за безрассудства твоего брата.

Бомарше. Замолчи, сестра!

Софи (насмешливо). Он приехал, чтобы спасти ее! Мститель! Позаботься лучше о себе!

Бомарше. Чем я заслужил такое?

Софи. Верни мне ее! А там ступай хоть в тюрьму, хоть на дыбу, ступай, пролей свою кровь, но верни ее мне!

Бомарше. Софи!

Софи. Да, ее нет больше, она умерла — так сбереги же себя ради нас! (Бросается ему на шею.) Брат мой, ради нас, ради нашего отца! Спеши! Спеши! Так ей было суждено. Всему конец. Отмщение предоставь господу!

Буэнко. Скорей, скорей! Пойдемте со мною, я спрячу вас, пока мы не сыщем возможности вывезти вас за пределы Испании.

Бомарше (склоняется над Мари и целует ее). Сестра!

Софи (вернувшись из комнаты, в которую унесли Мири). Поздно. Все кончено. Она умерла!

Жильбер (врачу). Пойдемте туда, сударь, вы должны сами взглянуть на нее, этого не может быть.